Пронзительно скрипнув тормозами и чуть покачнувшись,
черная «Волга» с табличкой “Пресса” на лобовом стекле остановилась прямо
у проходной яхт-клуба. Выскочив из машины и без помех миновав вахту, молодой
человек в не утратившем ещё элегантности повседневном костюме направился
вдоль неширокой тенистой дорожки, засаженной преклонного возраста тополями,
шагая упруго и легко.
В неожиданно открывшемся по правую руку просвете
деревьев, обозначившем давно заброшенную аллею, его взору представился
старый деревянный домик - и что-то вдруг тоскливо защемило в груди: домишко
этот, в свое время, они торжественно называли не иначе, как «главным зданием»
яхт-клуба. Утонувшее в дико разросшихся кустах, по сравнению с его воспоминаниями
оно как будто бы стало значительно меньше, и имело нынче все признаки глубокого
запустения: выбитые стекла в кружевных переплетах старинной вязки рам были
забиты где фанерой, где - куском ящика или случайной рейкой; дверной проем
был заколочен изнутри грязными дощатыми поддонами из-под кирпича, а массивная
полусорванная дубовая дверь криво висела на одной петле.
Подобные картины всегда будят в душе печаль; его
же вдруг охватил приступ какой-то пронзительной тоски. Он вспомнил, как,
еще совсем мальчишкой, с трудом открывая тяжеленную дверь, вбегал с лютого
мороза (темными зимними вечерами они собирались в клубе для теоретических
занятий) в темноватый, таинственный холл; он вспомнил, как уютно трещали
дрова в пышавшей жаром огромной голландской печке, как скрипела деревянная
лестница с балюстрадой; вспомнил огромные гравюры красавиц-яхт начала века,
развешанные повсюду в тяжелых деревянных рамах, и исполинских размеров
барометр, красовавшийся во всем великолепии своих до блеска отдраенных
медных частей над входом в кают-компанию... А сама кают-компания! - большая,
с фонарями-эркерами угловая комната во втором этаже, которая могла сойти
за просторную столовую где-нибудь в помещичьей усадьбе, если бы не карты
и морские пейзажи, украшавшие дубовую обшивку стен, да огромные, безмолвные
призраки, накрытые причудливыми стеклянными колпаками – тщательно выполненные
во всех мельчайших деталях модели парусников и яхт, стоявшие повсюду на
невысоких подставках...
Воспоминаниям порой свойственно спонтанно завоевывать в
сознании куда больше места, чем мы, может быть, и хотели бы им уделить - но полумрак
тенистой аллеи закончился, и солнце, как будто вспыхнувшее с новой силой,
заставило его вернуться к действительности: он продолжил свой путь по асфальтированной
дороге, простиравшейся до самого мола, где беспорядочно нагроможденные
друг на друга параллелепипеды и треугольники из стали, стекла и бетона,
обозначавшие в наши дни авангард архитектурной мысли, являли собой новое
здание клуба.
Нужный кабинет он нашел сразу; не обращая внимания на
восщебетавшую что-то секретаршу и не теряя времени на бесполезные разговоры,
Антон тут же ловко протиснулся в дверь с табличкой «Председатель судейской
коллегии» - царство Толи Постихина. Впрочем, “Толей” тот больше оставался
в его воспоминаниях: теперь это был седой, в летах, представительный мужчина.
- А ты заматерел... чемпион! - Постихин сразу узнал
Антона, невзирая на то, что прожитые годы не могли не сказаться и на его
облике. - Где ты сейчас; что?.. Значит, пишешь?.. О спорте?
- Да нет; - Антон усмехнулся. - Вообще-то, моя официальная,
так сказать, тема - это наука и современные технологии производства; но...
тут случай особый...
Постихин, на протяжении долгих лет будучи бессменным председателем
парусной федерации и главным судьей множества парусных соревнований, конечно,
понимал «особенность» случая, как никто другой: Антон, когда-то, еще в
“юношах”, становившийся чемпионом России в классах “Кадет”, “420” и “Финн”,
неоднократно завоевывал и титул чемпиона города на “Драконе”, а затем -
призера крейсерских гонок на Кубок Балтики... Потому, когда в городе должна
была стартовать новая многодневная регата, Антон решил сделать серию материалов
для газет и журналов - вполне разумное объяснение, что именно он, как “бывший
специалист”, сможет сделать это “достаточно профессионально и “интересно
для читателя”, ТАССовское руководство вполне убедил. Разумеется, этот формальный
довод, предназначавшийся для высокого начальства, самого Антона в заблуждение
нисколько не вводил - он понимал, что уже не может терпеть, что больше
просто не выдержать: загадочная эта ностальгия по ветру, брызгам волны
и тугому парусу, знакомая многим “бывшим” яхтсменам (и давно где-то внутри,
исподволь, уже точившая душу), вышла, наконец, наружу.
Толе Постихину ни объяснять, ни растолковывать все это
не было никакой нужды; умудренный собственной жизнью, каким-то чудом неразрывно
связанной как с парусным спортом, так и с номенклатурной “социальной”
деятельностью, он все понимал без слов.
- Да-а, старик... Возмужал, мяса нарастил, поправился;
уж не тот былой мальчик! Рад тебя видеть; счастлив обалденно!.. - хрипло
басил Постихин, щедро разливая импортный “Teacher’s” по стаканам (впрочем,
не забыв перед этим послать секретарше некий мимический сигнал и повернуть
на пару оборотов ключ в двери). - Я по собственному опыту знаю, уж поверь:
раз ты, наконец, возник в клубе, пусть пока и “по работе” ? значит, не
за горами и твое “нормальное”, настоящее возвращение в парусный спорт...
Вот за это и выпьем! - и, размашисто чокнувшись с Антоном, он лихо выпил
свой стакан до дна.
...Так уж вышло, что некоей “школой жизни” для Антона
стал парусный спорт. Совсем мальчишкой, бесцельно шатаясь по городу, он
случайно набрел на яхт-клуб - и застрял в нем надолго... Вначале многое
не давалось; не раз и не два, насквозь промокший, корчась от холода в маленьком
швертботике на пронизывающем октябрьском ветру, он клялся себе, что все
бросит, “завяжет” и уйдет... Но не “завязывал”, не уходил. Однажды, показывая
неплохие результаты в одиночном классе “ОК-динги”, на резком шквале коварного
майского ветра он сделал поворот “оверкиль” - попросту говоря, перевернулся.
Кое-как выбравшись на шверт и поставив лодку на ровный киль, стуча зубами
от холода, он поджидал устремившийся к нему тренерский катер. «Юрий Владимирович!
Возьмите меня на буксир!» - взмолился он, когда катер, сбросив ход, почти
вплотную поравнялся с просевшим под тяжестью взятой в кокпит воды швертботом.
- «Гонка еще не кончилась! Откачивай воду и вперед!! - безжалостно заорал
тренер. - “Отрыв” хороший, не теряй времени!» - «Но у меня черпак утонул!»
- жалобно, чуть не плача, заныл Антон. - «Тапочкой отливай воду, да поживее!»
- зарычал Юрий Владимирович. И Антон, безропотно сняв кеды, принялся отчерпывать
воду. Откачав до половины, он, чуть увалив лодку под ветер и подобрав шкоты,
открыл в днище специальные клапаны-“сосалки”, через которые вода уходит
из швертбота, как только он наберет небольшой ход... Шквалистый ветер, взявший в союзники резкую крутую
волну, соперников тоже не щадил. И ? вымокший, замерзший, злой ? Антон
финишировал первым! «Кем бы ты ни стал в будущем, кем бы ты ни был - никогда в жизни
нельзя списывать себя в расход до тех пор, пока остается хоть какой-нибудь
шанс!! - говорил потом Юрий Владимирович Шаповалов в жарко натопленном
кубрике тренерского катера, отпаивая закутанного в теплые одеяла Антона
горячим чаем. - Я этому на войне научился. Там все было предельно просто:
либо - ты, либо - тебя. Кто думал иначе, до Победы не дожил...» А потом
именно он, невзирая на возраст и не дожидаясь, пока катер подойдет вплотную,
сбросив бушлатик и сапоги, нырнул в холоднющую воду - спасать Антона. Тот
был от природы очень худощавым и поджарым подростком; превосходно гоняясь
на слабых ветрах, в крепкую погоду он серьезно страдал из-за недостатка
веса, не позволявшего ему откренивать швертбот также эффективно, как его
более массивным соперникам. Антон боролся с этим всеми правдами и неправдами
- и посему, когда у него оборвался ремень, зацепившись ногами за который
и вывесившись за борт, яхтсмен удерживает лодку от опрокидывания - то он
камнем пошел ко дну... Давненько догадываясь о том, что спасательный жилет
Антона вместо поролона и воздуха был наполнен водой и свинцовой дробью,
Шаповалов, не задумываясь, сиганул за борт - и успел как раз вовремя...
- ...Ну, слава Богу, ты не “чайник” какой-нибудь; ничего
объяснять тебе не надо!.. - плавно закругляясь после третьего стакана и
романтически-взволнованного разговора из серии: «А ты помнишь?», типичного
для такой встречи, уже другим, несколько более деловым тоном, заговорил
Постихин. - Если у тебя какие-то особые вопросы возникнут - по обмеру там,
по регламенту, по протоколу - то не стесняйся, заходи запросто! А сейчас
иди на второй этаж, в навигационный класс - там у нас на время регаты нечто
вроде штаба; и связи с прессой, и Оргкомитет там весь поместился... Найдешь
девушку по имени Света, и она тебе все, что знает, расскажет, как на духу!
- я ей сейчас звякну по местному...
Неторопливо спускаясь на второй этаж - просторный и светлый,
как бельэтаж в хорошем отеле - Антон думал о том, что с неизбежными переменами,
которые несет с собой непрерывно изменяющееся время, потихоньку, почти
незаметно, но оттого не менее неумолимо, в сознании людей происходят перемены,
касающиеся абсолютно всего на свете. Вот нынешнее поколение, поди, и не
поймет никогда, какой ценностью для них в свое время являлась пресловутая
“двушка”! - разумеется, не номинальная стоимость ее в две копейки, но возможность
кому-то позвонить в тот момент, когда жизнь в поздний час выбросила тебя
на улицу... Подобные состояния просто не объяснить нынешним пацанам, недоуменно
ощупывающих трубку “мобильника” в кармане пиджака... Разница поколений,
увы, заключается не только в возрасте. Вот и его парусная юность пришлась
на уютные, невысокие здания яхт-клубов, где сама атмосфера “клубности”,
казалось, просто исходила от древних деревянных стен. А нынешние ребята,
не знающие, что такое лавсановые или, того круче, “хабэ” - хлопчатобумажные
паруса; не видавшие деревянных мачт - наверное, в свое время примутся скучать
по этому стеклянно-бетонно-гранитному великолепию, с горечью думая, что
молодежи-де этого не понять…
Задумавшись, Антон с полного хода налетел на кого-то прямо
в дверях пресловутого навигационного класса. «Ой! Извините!» - еще не вполне
придя в себя, пробормотал он. - «Ничего-ничего!» - со смехом ответил звонкий
женский голос, и даже не столько звуки этого голоса, сколько возникшая
за этим долгая пауза, заставили его поднять глаза и пристально вглядеться
в…
...Помимо всего прочего, Шаповалов тщательно следил
за успеваемостью своих подопечных в школе. «Там вас мало чему способны
научить, - говорил он, - а потому не иметь хороших оценок в советской школе
- это позор!» - и просто за двойку, не говоря уже о хронической неуспеваемости,
мог запросто не допустить кого-нибудь к соревнованиям. Именно так и случилось
на одном из этапов первенства города. Ребята, честно говоря, думали про
себя, что “всё обойдется”: “обкатанная” команда, завидное после пяти гонок
положение в таблице результатов... но Юрий Владимирович и на сей раз себе
не изменил: перед стартом Антон внезапно обнаружил, что шкотового у него
нет. С тяжелым чувством он направился в тренерскую, где безмолвно и понуро
встал в дверях, ожидая объяснений. - Законы мои знаешь? - спросил Шаповалов. - ...Ну, вот. А без матроса
не останешься: у Преображенской заболела ее шкотовая... Она пойдет с тобой.
Учитывая твое безусловно лидирующее положение на данный момент, такое решение
мне представляется самым целесообразным. - Но... - в отчаянии попытался возразить
Антон. - И никаких “но”! - прикрикнул тренер. – Задача
ясна? Выполняй. В спортшколе у них было два “девчоночьих” экипажа,
служивших вечной мишенью для шуток, розыгрышей и мелких проказ; но даже
в страшном сне Антон не мог бы представить, что в один прекрасный момент
окажется в одной лодке с девчонкой - и не на тренировке, не на “катальном
“ выходе, но на гонке!!! Когда он подошел к стоявшему на слипе швертботу,
Света Преображенская уже стояла рядом. Как-то виновато улыбнувшись, она
сказала: «Слушай, это все ужасно неприятно... я понимаю, что значит идти
в гонку без своего матроса... Но я буду стараться, честное слово!» - Антон
только махнул рукой. ...День выдался жаркий, но ветреный - впрочем, на яхте,
в свежую погоду идущей круто к ветру, никогда не бывает тепло. В кислом
настроении, в каком-то непонятном напряжении, Антон на этот раз настроился
на гонку с большим трудом. «К повороту... Поворот!» - привычно командовал
он на лавировке к первому знаку. Света достаточно ловко управлялась со
стакселем - не имея достаточно сил, чтобы выбрать наполненный свежим ветром
парус, она со сноровкой опытного шкотового обтягивала втугую еще полощущий
стаксель в самый последний момент перед тем, как увалившаяся на новый курс
лодка только-только забирала ветер. Затем, усевшись на наветренный борт
и упершись в швертовый колодец ногами, обутыми в белые тенниски («Красивые
ноги!..» - подумал Антон, и тут же как-то смущенно сам себя устыдился),
она изо всех сил, стараясь не выдавать, каких трудов ей это стоило, удерживала
неподатливый стаксель-шкот. Против воли, взгляд Антона несколько раз задержался
на нежном золотистом пушке, покрывавшем мягко очерченную руку Светы. Во время гонок с Сашкой, его постоянным матросом,
Антон орал, ругался, и частенько колотил того “кочергой” - шарнирным удлинителем
румпеля - куда придется: по башке, по плечам, по спине... Тот никогда не
обижался, лишь беззлобно огрызаясь - причем всегда уже после гонки. Однако
Света работала на шкотах ничуть не хуже; она не прыгала и не сновала по
лодке так резко и порывисто, как это обычно проделывал Сашка, но наоборот:
точные ее движения были мягкими и безошибочными, как у кошки. Собственный
опыт рулевого, похоже, тоже приходил ей на помощь: Света всегда оказывалась
в нужный момент в нужном месте, уже готовая к выполнению еще не озвученной
Антоном команды. Один только раз, на огибании знака с лавировки
на фордевинд, она замешкалась со спинакер-гиком - но Антон, в других обстоятельствах
уже нещадно бы лупивший своего матроса, на сей раз, уставившись в гибкую,
округлую спину своего нового товарища по команде, лишь приговаривал про
себя: «Ну, скорее же! Скорее!» Дуло ровно, с юго-запада, где-то около четырех
баллов. После фордевинда - пробежки с попутным ветром в сопровождении неизменного
героя всех яхтенных фотоснимков, самодовольного, пузатого и легкомысленного
цветасто-полосатого спинакера - они обогнули знак четвертыми. Это уже было
не плохо; и в голову Антону закралась шальная идея. На опыте всех своих
тренировок и гонок он знал, что в такую погоду, во второй половине дня
ветер, чуть-чуть затихая, начинал “отходить” ближе к югу. Вот, если тучки
и дождик, тогда скорее жди другого: резкого, со шкваликами, “захода” на
запад. «Мысли по-гоночному!» - любил повторять Шаповалов. Какое-то время
Антон мыслил, не отвергая подсказок собственной интуиции - но, уже
просто “ноздрей” почуяв грядущий отход ветра к югу, даже не шибко сомневался:
явное лидерство по сумме предыдущих гонок (согласно правилам, худший из
семи результатов никогда не засчитывался), давало ему право на риск. Поэтому,
когда все, обогнувшие знак, устремились левым галсом “на ветер”, набирать
высоту - Антон, благополучно “скрутив” поворот оверштаг, пошел в другую
сторону. Света, чуть заметно бросив на него удивленный взгляд (рулевой
все-таки!), ничего не сказала; а зажегшийся затем в ее глазах азартный
огонек ясно показал: идею она поняла. Ветер отошел, как по заказу - и когда они, не
меняя галса, уже почти вполветра, с хорошим ходом подошли к следующему
знаку (“привозя” ближайшим соперникам, самое меньшее, пятиминутный отрыв),
Света вдруг издала восторженный возглас и взмахнула рукой в воздухе, в
порыве радости не совсем ловко, до крови расцарапав предплечье о вантпутенс.
- «Смотри! У тебя кровь!» - схватил ее за руку Антон (тут же почему-то
смутившись от прикосновения). - «Пустяки! - с напускной небрежностью ответила
Света. - У нас на борту все равно аптечки нет; а до финиша само заживет!»
- и Антон молча оценил ее азартное мужество. Внезапно ему стала ясна причина своего психологического
неуюта перед стартом: то был страх совершить какую-либо ошибку на глазах
у девчонки (и не просто девчонки, но девчонки-рулевого)! Подспудно, где-то
внутри он опасался, что любой его промах будет немедленно, во всех подробностях
(в том числе и вовсе не существовавших), насмешливо растиражирован и донесен
до каждой яхт-клубовской собаки - хотя бы в качестве небольшого реванша
в бесконечной “мальчишеско-девчоночьей” борьбе. Но теперь все эти нелепые
страхи мгновенно испарились! У Светы (он ясно почувствовал это), не было
ни капли ревности одноклубника, или досады рулевого, угодившего на матросскую
банку - но лишь желание победить. Они, без изматывающих тренировок и долгих
“притирок”, в какое-то чудесное мгновение стали одним экипажем. Остаток гонки прошел, как по маслу: почти без
единого слова понимая друг друга с полувзгляда, опьяненные сладким нектаром
лидерства, внушающим бесконечную веру в собственные силы, до самого финиша
они лишь наращивали отрыв от соперников. Теперь первое место в городе ему
было обеспечено, даже если бы Антон вовсе не стартовал или не финишировал
в двух остававшихся гонках.
- Так это в самом деле ты?! Боже, сколько лет!.. - словами
и возгласами, вполне обычными при встрече двух давным-давно не видевшихся
людей, они, приземлившись в уголке довольно-таки уютного яхт-клубовского
кафе, нашаривали тропинку к разговору.
- Н-да!.. пробормотал Антон. - Даже не верится!
Он всматривался в давно знакомые черты, как бы узнавая
их вновь. Все те же большие серо-зелёные глаза, иногда вспыхивающие озорными
искорками, тот же блеск ровных, ослепительно белых зубов - когда она улыбалась,
на её лице как-будто отражался восход некоего потаенного солнца, озарявшего
его изнутри теплым и волшебным светом. Света практически не изменилась,
она по-прежнему лучилась тихим обаянием и красотой. Разница, пожалуй, была
лишь в том, что, в отличие от дней минувших, теперь напротив него, за рюмкой
коньяка и чашечкой “эспрессо”, сидела грациозная, обворожительная молодая
женщина, шарм которой только лишь увеличивался от едва заметно проплывающей
где-то на горизонте уверенностью в собственных обаянии и красоте.
- Ну, как ты, где ты? - спросил Антон; мысли почему-то
путались. - ...Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! - вдруг с горячностью
выпалил Антон. Света улыбнулась.
- Я ? как видишь... А ты как? Какими судьбами? Не женился
еще? - заговорила она.
- Нет, не женился! ? радостно хмыкнул он. - Точнее говоря,
попытка была - но, слава Богу, неудачная... Все быстро сошло на нет...
- Да уж; теперь ты, наверное, понял, что далеко не каждый
- вернее, каждая - сможет быть твоим матросом! - тихо засмеялась
Света. - …А я, кстати, и не сомневалась: ты ведь тогда пропал; ни привета,
ни ответа...
- Да... ? вздохнул Антон. - Но дело было не в амурах:
просто... после той истории я вообще не хотел, не мог в клубе появляться!
А потом - экзамены...
“Та история” Антону сегодняшнему казалась уже каким-то
пустяком, но в далекие юношеские дни все выглядело по-другому.
Последовательно выиграв первенства города и России,
а на чемпионате Союза придя вторым, Антон имел полное право рассчитывать
на включение в олимпийскую сборную (что и было ему обещано). Но тут пошли
в ход какие-то неведомые ему рычаги и механизмы, о существовании которых
в ту пору он едва ли и догадывался. Выяснилось вдруг, что неучастие в комсомольской
организации, неуплата членских взносов в какие-то “добровольные” общества
и все такое прочее, о чем Антон, грешным делом, и не задумывался никогда,
вдруг возымело решающее значение - короче, на Олимпиаду Антона не отправили.
Реакция его была по-ребячески простой: он проломил днище любимого швертбота,
в гневе разнес в рундуках и мастерской все, что можно было сокрушить -
и ушел из клуба. Ушел, чтобы никогда туда не возвращаться. Всё опротивело; жизнь утратила краски. Он не
выходил из дома, перестал отвечать на телефонные звонки... - и перестал
звонить Свете. Уйдя в черную депрессию, Антон гнал из своей жизни все,
что как-то касалось яхт-клуба. Он никогда не стремился во что бы то ни
стало быть первым: он мог спокойно быть и вторым, и пятым, если бы это
действительно соответствовало его реальным способностям. Но быть отодвинутым
в сторону каким-то неджентльменским манером... - в ту пору он впервые в
своей жизни столкнулся с этим, и пережить подобное легко ему никак не удавалось.
Сутками напролет он безвылазно лежал на своем диване, куря папиросы (научился!)
и читая книги. Он читал томами - Куприна, Чехова, Тургенева. Оторвавшись
от Достоевского, хватал с полки, что придется: Пушкина, “Тысячу и одну
ночь” или Мандельштама...
Когда Антон оторвался от очередной книжки, на
дворе стоял август - и вдруг посвежевший, как зверь после долгой спячки,
он взял в школе свой аттестат и бойко (невзирая на изрядный конкурс) поступил
в Радиополитехникум. В технике он разбирался свободно, соображал быстро
- учиться ему было легко. В техникуме была редкая по тем временам роскошь
- своя учебная студия телевидения, с трансляцией программ на все учебные
классы, столовые и общежития. Антон - куча идей, приятная внешность, бойкий
язык - тут же стал "душой" студии. Не столько отравленный эйфорией своего
локального успеха, сколько преследуемый дурно пахнущим казармой призраком
военного призыва - через год, невзирая на стоны и вопли педагогов и сокурсников,
он забрал свои документы из техникума и поступил в Университет на факультет
журналистики. Новые проблемы, новые друзья... Однажды ночью ему вдруг стало беспокойно и нехорошо
- и тут он с ужасом обнаружил, что забыл номер телефона Светы, так уютно
(и казалось - навеки!) хранившийся в памяти, что он так ни разу и не удосужился
его записать...
- И адрес тоже забыл? - с мягким укором спросила Света.
- Да, но... Я же не мог... так вот, просто, вдруг - мало
ли что... - замялся Антон.
Он тогда не знал, как она отнеслась к его поступку; а
по прошествии какого-то времени стал вдруг очень сильно опасаться: не занял
ли его место кто-либо другой...
- Дурачок, “осуждать” или “не принимать” - мужские
термины... - чуть-чуть грустновато, как бы почувствовав несказанное, улыбнулась
Света. - Дело женщины - понимать и утешать...
Антона вдруг разом переполнили чувства; точнее - желание
высказать, рассказать, поделиться - но чем? - в голове, в душе у него царил
полный хаос. Он заказал еще коньяку и махнул его в один присест.
- Ты как сейчас работаешь? - спросила Света.
- Я... я в ТАССе - это, знаешь... - принялся объяснять
он.
- Да нет; я имела в виду не где, а как - в
смысле, ты вечером свободен? - спросила Света все с той же неизменной, загадочной
полуулыбкой.
- Ну да, вполне!.. - ответил Антон.
- Так приходи, и поболтаем обо всем по порядку; спокойно...
Адрес-то помнишь?
Действительно, что могло быть проще? (они как будто поменялись ролями:
когда-то командовал он, теперь - она).
- Конечно, помню! - в растерянности (неужели это все?!)
ответил он.
- Поболтаем вечером! - улыбнулась Света и, на мгновение
положив свою мягкую руку поверх его ладони, направилась к выходу, легко
опахнув его свежим лесным ароматом каких-то неведомых духов.
* * * *
…С наступлением темноты жара почти не спадала: стены
домов и асфальт, раскалённые за день палящим солнцем, отдавали тепло почти
до самого утра. Знакомая неширокая дорожка от автобусной остановки до дома,
засыпанная рыжеватым, плотно поскрипывающим при ходьбе гравием - только
вот тщедушные, кривоватые деревца, подвязанные к вбитым в землю могучим
кольям, превратились теперь в аллею стройных клёнов, шелестящих богатой
листвой. А вот и чугунная скамейка - пожалуй, что несколько уже вросшая
в землю: здесь они прощались, когда мама Светы была дома...
Поддавшись вдруг безотчётному желанию, он присел на скамью:
в сумасшедшем течении сегодняшнего дня он ни разу не приостановился, не
задумался – меж тем, некое странное чувство как-то робко (сродни невылупившемуся
птенцу) всё стучалось в глубинах его сознания с момента неожиданной встречи.
Он достал из внутреннего кармана неизменную "подругу", с которой (просто
«на всякий случай») не расставался никогда - плоскую серебряную флягу с
коньяком; отвернув изящную пробку, он приник к горлышку и сделал внушительный
глоток. Энергично выдохнув и сделав долгий вдох через нос, Антон откинулся
на спинку скамейки и закурил.
В просвете меж деревьев ему были хорошо видны два окна на третьем этаже;
Антон даже узнал кремовые шторы с мягким рисунком из каких-то неведомых,
причудливых листьев... У Светы была маленькая кухонька, типичная для хрущевской
архитектуры - и ему показалось, что на портьере несколько раз промелькнул
ее силуэт. Взглянув на фляжку, Антон «рванул» еще коньячку и впал в раздумья.
…Была когда-то эта трогательная дружба, нежные и плохо
осознаваемые отношения типа «девочка-мальчик»; идиллия романтических грёз...
Возможно, если бы они тогда не расстались, а шли бы по жизни вместе, всё
в их судьбе сложилось бы по-иному... Но как много воды утекло с тех пор;
они уже совсем другие люди - по крайней мере, не те, что были раньше! И
теперь, когда каждый из них имеет свою, свою собственную копилку познания
и опыта - неизвестно, что может выйти из всей этой истории... Ведь она,
в свою очередь - несомненно! - тоже прошла через собственные любовные истории,
удачи, поражения - и как, как возможно совместить, быть может, вовсе теперь
и несовместимое? Тогда они, по большому счету, были все-таки детьми, и
все было совсем по-другому... Чего ждёт она от него? Или – он от неё? Всё
той же идиллии – или соответствию каким-то своим, устоявшимся привычкам?
Или, может быть, чуда – сказки, «чего-то»?
Но ведь в своей земной жизни мы очень многого не
видим - и возможно, что разлука, принесшая столько печали, на самом
деле была огромным благом? Быть может, эта светлая печаль сменилась бы
ликованием, коль суждено бы было знать, от чего уберёг Господь?.. За годы,
минувшие с тех безоблачных времен, ему многое довелось испытать: большие
поражения, маленькие удачи; бывали фиаско, но иногда доводилось вытянуть
и козырную карту... А результатом пережитых «любовей» частенько становилось
то обстоятельство, что на его свободу, жизненное пространство и кошелёк
начинала претендовать какая-либо взбалмошная женщина, утратившая очарование
и загадочность первых встреч и теперь совершенно ему чуждая… Наконец, к
своим тридцати годам, он сумел найти приличную работу, с хорошими деньгами
и с перспективой - и смог, наконец, организовать свою жизнь - с максимально
возможной независимостью за закрытыми дверьми своего, отдельного жилья.
Антон запрокинул голову и пил коньяк до тех пор, пока
фляжка не опустела. Затем, тщательно завернув пробку, он аккуратно (чтобы
не звенеть бутылками) поднял пакет с припасенными шампанским и водкой и
медленно поднялся со скамейки. «Правильно говорил Хренов! - вспомнил он
своего давнего университетского приятеля. - Если судьба преподносит тебе
дорогой и неожиданный подарок, отбегай и ложись в окоп: под нарядной цветной
бумажкой спрятана бомба!»
Держа букет цветов несколько на отлете, чтобы не хрустеть
целлофаном, а сумку с выпивкой прихватив под мышку, Антон решительно направился
к дороге - и, быстро поймав такси, плюхнулся на заднее сиденье и назвал
свой адрес.
«Сказочки захотелось! ? ухмылялся он, расхаживая по комнате;
сорвав зубами пробку с полушки, он отпил прямо из горлышка. - Шалишь, приятель!
Тут тебе не братья Гримм и не Александр Грин: реальная жизнь... Опять обманываться,
чтобы затем вновь расквасить лоб об асфальт?..» Он нервно закурил сигарету
и еще раз хлебнул из горлышка, после чего развалился в кресле, ожесточенно
затягиваясь и выдыхая дым в сторону лампы.
…Очнулся он внезапно, словно от удара тока, враз
охваченный страшной тревогой. Какое-то время, моргая и протирая глаза,
Антон тупо смотрел на грязную пепельницу, букет цветов и початую бутылку
водки (оказавшихся на журнальном столике в нечаянном подобии натюрморта)
- и всё пытался осознать, откуда же взялось в мозгу это мерзкое, ни к чему,
как будто бы, не привязанное слово: предательство – и тот противный свинцовый
вкус во рту, возникавший даже при одной мысли о нём… Сморщившись, он с
силой потёр лоб ладонью - как тут же, в одночасье, вспомнил всё, покрывшись
холодным потом от томительного и необъяснимого чувства близкой беды.
В короткое, но очень ясное мгновение, осветившее его сознание,
подобно сполоху молнии тёмной ночью, ярчайшим и беспощадным светом – Антон
вдруг увидел, ясно и просто, что не сможет больше жить без Светы; что все
эти годы его существование питалось лишь тайной надеждой, лишь ожиданием
встречи. Откуда же взялось это малодушие, этот здравый, черт подери, смысл?!
- от внезапности ли свидания, или оттого, что порой, уже теряя надежду,
начинаешь подспудно выстраивать некую «теорию выживания»? Откуда, откуда
взялось в нем это малодушие? Разве не знал, не верил он всю свою жизнь,
что именно “вдруг”, именно “не так, как все” или “не так, как надо” - суть
ключевые понятия для того, кто стремится к победе? В юности своей он бесстрашно
шел в другую, отличную от большинства сторону - и ветер менял направление
в его пользу; на заведомо более тихоходной яхте, уповая на высокий прилив,
он смело “срезал” угол фарватера, проносясь над мелями и оставляя соперников
далеко позади...
Антон резко поднялся с кресла: надо действовать! Взглянул
на часы - было что-то около шести утра; ещё не всё потеряно! Схватив букет
и бутылку шампанского, он машинально, мимоходом взглянул в зеркало: н-да-а…
за минувшие несколько часов букет явно сохранился лучше него ? измятый
костюм, спутанные волосы, круги под глазами... Вперед!
Отпустив такси, он чуть не бегом направился по скрипучей
аллее; вот обшарпанный вход в подъезд... Поднявшись на третий этаж, Антон
остановился перед дверью, обитой потертым дерматином в россыпях медных
шляпок гвоздей. Он попытался задержать дыхание; сердце бухало в груди неровно
и часто. В квартире слышались голоса, смех. «Телевизор, наверное!» - машинально
отметил он и нажал (такую знакомую!) четырехугольную пуговку звонка, отозвавшуюся
за дверью мелодичным гонгом. Послышались быстрые шаги, дверь широко отпахнулась
- и тотчас же на Антона с любопытством уставился розовогубый, плоховыбритый
брюнет в жилетке и галстуке-бабочке.
- Э-э-э... простите... - выдавил из себя Антон.
- Мне бы Свету...
- Натю-ю-юрлихь! - пропел брюнет скверным фальцетом
и заорал куда-то вглубь квартиры: - Света!.. Света! …К тебе поклонник!..
Следующее появление потрясло Антона еще больше: в передней
возникла миндалеокая шатенка в тесной кожаной мини-юбке и сверкающим малиновыми
блестками топике. Беззастенчиво явленный миру пупок был проколот блестящим
кольцом.
- Боже мой! - пискляво воскликнула дева. - Шампанское!..
Цветы! Как мило...
- Поздравляю... - буркнул ошалевший Антон, внутренне
холодея от осознания какой-то чудовищной ошибки – и понимая, что деваться
некуда, пихнул в сторону красотки все только что ею перечисленное.
- Спа-ас-иба-а! - нараспев пищала героиня, надо
полагать, какой-то до утра затянувшейся вечеринки. - Молодой человек, заходите!
- она уставилась ему в глаза зазывно-бесстыжим взглядом.
- Спасибо... Никак не могу... с-срочная работа...
- бормотал Антон потерянно.
т- Ну, смотрите... Тогда заходите потом, когда сможете:
адресок-то известен? - хохотнула красотка.
- Спасибо... - повторил он. И, уже уходя, вдруг
повернулся вновь: - Скажите... А вы… вы здесь давно живете?
- Что? - удивилась девица. - Живу?.. Здесь?.. Да
сколько себя помню... Мне нравится тут! - с вызовом заявила она. - Неужели
вы думаете, что... - остаток ее визгливой речи утонул в грохоте шагов Антона,
бежавшего вниз по лестнице.
- Куда едем? - не вполне добродушно спросил утомленный
таксист.
- Кататься... - меланхолично ответил Антон. Угнездившись
на заднем сиденье, он протянул водителю крупную купюру - и тот, только
что явно намеревавшийся произнести некий спич, лишь удовлетворенно хмыкнул.
- Кататься... - рассеянно повторил Антон, - по набережным
и проспектам…
Он приоткрыл окно и закурил сигарету. Его охватила
вязкая, тяжёлая апатия. Он понимал, что «надо действовать», «надо подумать»
– но ему вдруг резко опротивели оба этих занятия. Он твердо знал, что не
мог перепутать дом, улицу или квартиру ? однако делать выводы и строить
предположения не было ни желания, ни сил. Должно быть, что-то случилось...
Мысли рвались на клочковатые обрывки, сменяясь воспоминаниями…
Надо сказать, Антона и Свету ребята в яхт-клубе
никогда не задевали. А они, со времени их нечаянной совместной победы,
как-то незаметно, но крепко подружились. Началось с того, что отпраздновать
триумф они отправились к Свете домой, прикупив по пути большую бутыль портвейна
- после чего долго сидели на маленькой, уютной кухне, по очереди читая
вслух книгу «Курс -одиночество», написанную в одиночку пересекшим Атлантику
под парусами на крохотном “фолькботе” английским яхтсменом Вэлом Хауэлзом.
Хауэлз отличался недюжинным чувством юмора, и они поминутно прыскали от
смеха, незаметно соловея от тягучего портвейна. Уже брезжил за окнами серый,
по-северному понурый и неприветливый рассвет, когда они, наконец, расползлись
спать по комнатам. Наверное, он любил ее, - но (по крайней мере,
в то время) он абсолютно над этим не задумывался... Впрочем, дружили они
по-настоящему, почти все свободное время коротая у нее дома (мама у Светы
работала на каком-то важном заводе в ночную смену, и большую часть времени
они были полностью предоставлены сами себе). Антон частенько оставался
ночевать у Светы; они читали вслух “Мастера и Маргариту” или бледные ксерокопии
Зиновьева и Солженицына; они слушали музыку, а иногда даже перебрасывались
в карты - и ничего «такого» между ними не было; им было просто необыкновенно
хорошо вместе, и они наслаждались этим удивительным чувством… Антон со Светой не то, что бы «не торопили события»:
им просто некуда было спешить; они ещё не утратили сладкого чувства безмятежной
свободы, которая так характерна для того безответственного возраста, когда
ты уже воюешь с родителями и порой даже посмеиваешься над ними, готовый,
тем не менее, подчиниться или спросить совета в непростую минуту.
Затем Антон вспомнил, как лихо катал Свету на мотоцикле. У него был свой
«коронный номер»: разогнавшись по набережной до ста километров, на крутом
горбатом мостике он лихо прыгал, как на трамплине, заставляя мотоцикл лететь
в воздухе больше двадцати метров. «Ну, как?!» – гордо спросил он её после
того, как они приехали в приморский парк. Оказалось, что лихой трюк ожидаемого
эффекта не произвёл: Свете настолько страшно было кататься на мотоцикле,
что всю дорогу она просидела, накрепко вцепившись в куртку Антона и… крепко
зажмурив глаза! А затем они долго-долго гуляли по аллеям, нарочито громко
шурша первыми опавшими листьями…
- В ТАСС! – вдруг хрипло произнёс Антон.
- Что? – от неожиданности переспросил таксист.
- В ТАСС; телеграфное агентство Советского Союза,
на Парковую! – прочистив горло, повторил Антон.
– Понял, понял!.. – отозвался водитель. Антон же откинулся
на спинку сиденья с чувством какой-то громадной усталости. Его вдруг охватило
странное чувство, будто он теряет инициативу; его будущее, принадлежавшее
ему по праву и так манившее неясным предвкушением ещё несколько часов назад,
стало внезапно ускользать от него куда-то в прошлое, ни на секунду не отражаясь
в настоящем. На смену знакомому ещё по спортивной юности чувству проигрыша
явилось другое: чувство потери. «Нет, мы ещё повоюем!» – пробормотал он
ожесточённо сам себе, рассчитываясь с таксистом.
- Ну, на; сам смотри! – В голосе Сашки Рыскина скользнула
обида; он круто повернул монитор к Антону. – По всем мыслимым базам данных
прочесал; все Преображенские, что только есть или были – у тебя в распечатке!
- Что – «сам!» – отмахнулся Антон. – Ты же у нас
компьютерщик, вот и смотри!
Было ясно – хотя никогда особо и не афишировалось
– что ведущий компьютерщик города Саша Рыскин, в силу своих особенных талантов,
мог при необходимости «прочесать» и такие справочные данные, которые простому
смертному были совершенно недосягаемы. Антон понял, что в этом направлении
его поиски закончились неудачей.
- Может, красавица твоя замуж сходила, и теперь
под совсем другой фамилией живёт? – Рыскин сочувственно глянул на Антона.
- Может… Всё может быть! – тяжело выдохнув запах
перегара, пробормотал Антон. – Спасибо, Саша! Извини… - Тот только замахал
руками.
- Вы? – удивилась заведующая корпунктом по кличке
Люська - стареющая и всего на свете опасающаяся начальница Антона, неожиданно
столкнувшись с ним на лестнице. В свои сорок с небольшим она выглядела
бабушкой-монахиней из провинциального монастыря. – Так рано? В кои-то веки?!
- Да, Людмила Леонидовна! Долг – превыше всего!
(экспромтом приступив к находчивому вранью, Антон ещё не знал, чем закончить
свой экспромт). – Труба зовёт! Скоро пресс-конференция в яхт-клубе, посвящённая
открытию регаты (легко нашёлся он, одновременно вздрогнув от новой идеи).
– Должен срочно мотать туда… Вот, зашёл в контору в поисках транспортного
средства…
- Что ж; если только вы его сразу отпустите, то
можете взять моего шофёра, пока он не уехал! – благосклонно пропела шефиня.
Поблагодарив на ходу, Антон рванул вниз по ступенькам – как раз вовремя,
чтобы поймать уже куда-то намылившегося Пал Палыча, люськиного шофёра.
К счастью для Антона, обычно разговорчивый
Пал Палыч всю дорогу к яхт-клубу молчал, демонстрируя свою лёгкую обиду:
после того, как он доставлял Люську на работу, Палыч всегда отправлялся
«испить кефирчику» в расположенную по соседству столовку.
В молчании Антон опять погрузился в свои обрывочные
мысли. Как-то так незаметно вышло, - вяло думал он, - что смешные идеалы
юности вдруг как бы сами собою уступили место вполне стандартным «общим
ценностям», и начав внезапно «думать, как все», он даже и не заметил подмены…
Ещё он думал о том, что Света относилась к той редкой породе женщин, которые
с возрастом только хорошеют… От желания лишь просто ещё раз взглянуть на
неё начинало щемить сердце.
…Однако набег в импровизированный яхт-клубовский «пресс-центр»
ни к чему не привёл: Светы там не было. Озадаченный, Антон направился к
Постихину, но на сей раз так просто проскочить к тому не удалось: шло заседание
мерительной комиссии, и секретарша была непреклонна – да и самому Антону
выяснять столь деликатный вопрос в присутствии жрецов яхтенного обмера
не очень-то и хотелось. Оставалось ждать, в меру возможности игнорируя
невыносимо тягучее время. Наконец, через двойные двери наружу потянулся
народец.
- Привет, привет!.. – Постихин уже не выглядел таким
восторженным, как во время их недавней встречи; заметнее выступили на лице
тёмные круги под глазами; резче обозначились морщины.
- …Света?.. Пресс-центр?.. – С трудом понимая, о
чём речь, он напряжённо смотрел на Антона; в глазах его сквозила усталость.
– …Хорошо, я сейчас звякну… - Алло, Света?.. Зайдите ко мне! – гулко забухавшее
в груди Антона сердце вдруг куда-то оборвалось, как только он увидел чернявенькую
девочку с большим бюстом, нерешительно остановившуюся в дверях.
- А… вот девушка, вчера здесь… в пресс-центре… Светленькая
такая… - умоляюще забормотал Антон, беспомощно переводя взгляд с Постихина
на деву.
- Я не знаю, Анатолий Михайлович! – девушка почему-то
обиженно пожала плечами. – Я сегодня первый день с больничного… Этот молодой
человек уже был у нас, искал какую-то Свету… девочки говорили, что вчера
заходила одна, из этих… ну, из бывших яхтсменок (она чуть презрительно
скривила ротик). – Вызвалась помочь; сказала, мол, по старой памяти…
- Видишь, старик – такие дела! – неопределённо протянул
сосредоточенный на своих проблемах и потому как-то плохо понимающий всё
происходящее Постихин, разводя руками.
- Ладно… извините! Я пойду… - ссутулившись, Антон
вышел вон из кабинета.
Он уже спускался вниз, как вдруг, догнав Антона
уже в самом конце лестницы, кто-то дёрнул его за рукав. Антон торопливо
обернулся.
- Антон!.. Ну ведь сам же сказал: «сразу обратно»,
а мы уже сколько здесь торчим! - обернувшись, Антон увидел покрытую мелким
бисером пота лысину Пал Палыча, недовольно семенившего рядом. - Служебная
ведь всё-таки машина… Мне уже за Люськой ехать пора! Ты едешь, нет? - «Езжай,
езжай, Палыч… Извини!» - пробормотал он.
Выйдя из здания, Антон непроизвольно зажмурился:
неправдоподобно яркое солнце буквально ударило по глазам. Ослеплённый,
не отдавая себе отчёта, он машинально направился по дороге, ведущей к молу,
при каждом шаге вскидывая в воздух маленькие фонтанчики пыли - и совершенно,
в общем-то, не представляя, куда же теперь идти.
