Сайт Кирилла Веселаго - проза

пожалуйста, дождитесь полной загрузки страницы...

Медовый месяц,


или
Трудно быть Богом

    Свою первую жену я помню смутно и вспоминаю редко (“итак, она звалась Татьяна”…) Свадьба была справлена не без пышности, хотя помолвка состоялась исключительно из принципа «назло родителям». Брак этот, по сути, был недоразумением; ещё большим недоразумением оказался сам женоид. Восемнадцатилетняя студентка филфака была миленькой и страшненькой одновременно. Она являла собой блондинку с кривыми ногами, постоянно носившую на своём курносом и невыразительном носике толстенные очки – за которыми, в свою очередь, пряталась парочка мелких и изрядно косивших серых глаз. («Глаз косой и ноги разные», как метко характеризовал её собственный папаша, о котором  я поведаю вам чуть ниже). Мать у неё была очень красивой женщиной  - к сожалению, дикой при этом истеричкой с весьма больными нервами и неуёмно-нездоровой фантазией. Зато папаня был действительно хорош! – здоровущий бородатый мужик, профессор математики, необычайный эрудит, имевший огромную библиотеку (в которой всегда и спал, ввиду перманентного и затяжного развода со своею женой).
    Однажды летом тёща со всеми дочерьми (всего их было три, из которых жена моя была самой старшей) уехали по раздобытой где-то путёвке в какую-то Пицунду или Юрмалу; наивная, тёща страшно хотела держать дочерей как можно дальше от коварного мужа и нелюбимого зятя. Мы с тестем остались одни. На какой-то краткий миг, разумеется! – разве может грозить одиночество двум, пусть и временным, но всё же холостякам, в огромной четырёхкомнатной квартире в самом центре города?! Не прошло и часа, как жилище наполнилось голосами и разными людьми, друзьями и коллегами тестя – а также радостными звуками содвинутых бокалов. Гостиной и столовой служила огромная кухня; там же стоял телевизор «Радуга» довольно приличных размеров, весьма кстати показывавший какой-то футбольный матч. Вполне естественным обстоятельством стал и тот факт, что вскоре после звона стаканов в квартире появились также и женские голоса, среди которых доминировал низкий и страстный голос пышной брюнетки Анны – официальной любовницы тестя.
    Ближе к вечеру я пошёл погулять: от Казанского собора на Исаакиевскую, затем прошвырнулся по набережным…Золотое было время! – время ночных прогулок по Питеру, когда опасаться на улицах было практически нечего, точнее – некого… Обозрев процесс разводки мостов, я отправился в сторону дома.
    Вернувшись, я застал следующую картину: многие, разобрав подруг, уже разъехались кто куда; два-три приятеля, выпивших несколько больше, чем требуется для утраты навыков самостоятельного перемещения в пространстве, шумно спали в гостиной и детской; Анна убирала с кухонного стола остатки пиршества. У окна на полу стояло изрядное количество пустых бутылок; беглого взгляда вполне хватало, чтобы догадаться: счёт выпитому сегодня проще вести на литры. Я, было, присел поклевать царственных объедков (недоеденную половину купленного на Владимирском рынке молочного – да, обращаю ваше внимание! – именно молочного поросёнка), когда в коридорчике промеж передней и кухней показалась устойчивая,  но основательно покачивающаяся фигура тестя (фигура, замечу я в скобках, если не стройная, то уж атлетическая, по крайней мере – правда, без тошнотворной этой стайерской поджарости; скажем так: богатырская была фигура. Этакий оживший портрет бородатого Хемингуэя - который, по инерции не столь давнишней моды, украшал многие одиноко-малогабаритные спальни выпускниц гуманитарных факультетов). 
В могучей своей руке сей буря-богатырь сжимал высокую бутылку водки ёмкостью 0,75 литра – которая в то время, иначе, как «сабонисом» (по аналогии со знаменитым баскетболистом) в народе и не звалась.
    - Ты знаешь, - начал он свою речь, - эта бутылка была куплена в «Метрополе» минут сорок назад за четырнадцать рублей. (Последовала красноречивая пауза). Надеюсь, ты в полной мере осознаёшь, что распивать её завтра, в одиннадцать утра – не только смешно, но и преступно?!
    Я понимал и осознавал. Мы сели за стол. Разговор, как это всегда бывает во время спонтанных пьянок, некоторое время беспорядочно скакал с одной темы на другую – до тех пор, пока мы, «уговорив» полбутылки, не заострились на архитектуре. Вэвэ, как звали его друзья - и, за глаза, студенты (полное имя-отчество тестя было Владимир Вениаминович), обладал одним интересным свойством: сильно выпив, он становился удивительно упрям – и с необычайным фанатизмом защищал любое, самое нелепое утверждение, совершенно даже случайно попавшееся ему на язык. Или вдруг становился одержим новой идеей, причём степень маразма идеи этой в расчёт вообще не бралась. Однажды, появившись вот так же – валко и значительно, как доверху гружёный лесовоз на крутых волнах северного моря - он, материализовавшись из мрака передней, молвил: «Ты знаешь, как высоко ценят гурманы черепаховый суп»? – «Ну, да»… - осторожно ответил я. – «Я сегодня был в зоомагазине с приятелем; - веско, со значением, молвил тесть, – он для сына покупал попугая… Так вот; черепах там – море! И всего по девяносто копеек штука!» – он воззрился на меня в ожидании восторженной догадки. - «Понимаете, это не те черепахи… - (не знаю, почему, но я почувствовал себя виноватым и принялся выкручиваться, как бы оправдываясь). – Те, из которых суп и консервы делают, называются “зелёными” – они очень большие, весят несколько десятков, если не сотен, килограмм; а ловят их в океане, в тихоокеанском бассейне… Но гурманы эти очень быстро привели черепах на грань полного истребления; были приняты соответствующие законы, а посему и мода на черепаховые супы уже давно сошла на нет»… - «Ха!.. “зелёные” черепахи! Да какая гурманам разница, если вот паскудные французы даже лягушек жрут»?! – всё более воодушевлялся тесть. – «А побочные производства? Оправы для очков, гребни, ручки»… - «Но мясо всё-таки не то»… - заметил я. - «Жаль! - вдруг, с несвойственной для него кротостью, успокоился тесть. – Идея была хорошая»… Сейчас же он отстаивал так называемую «сталинскую» архитектуру – которую я, в свою очередь, решительно критиковал: мол, эти уродливые башенки, шпили…
    - Да! – соглашался тесть. Однако, в качестве последнего аргумента, говорил: – Но… Но с них же так удобно вести прицельный огонь!..
    На том и порешили – благо, нелигитимно купленный у халдеев из «Метрополя» сабонис уже исчерпал свою влагу до дна. 
    …Утро наступало расплывчато и пунктирно – так, как будто великий «кто-то» упорно вдавливал его мне в сознание через несколько слоёв сероватой марли. На определённом этапе моего человеческого сознания, избежать этого нашествия реальности уже не представлялось возможным. Процесс был мучительным – и тут, неким языческим Перуном, в моё сознание проник образ бородатого тестя, заботливо склонившегося над моей подушкой. «Душ – это хорошо!» – безапелляционно заявило божество – и последующие тридцать минут своей жизни я провёл под напористыми струями воды, то холодной, то горячей (так посоветовал Перун). 
    Мой выход из ванной приветствовался канонадой рвущихся от нечеловеческого напряжения колечек жира в кусках «особой» колбасы, тщательно и любовно нарезанной тестем небольшими квадратиками и затем вероломно сброшенной на раскалённую сковородку. Ещё мгновение – и вот, залитая яйцами, сбитыми с молоком, колбаса уже не стонет, а лишь глухо бубнит о своём бесславном прошлом. «Так надо!» – строго говорит тесть, и на столе предо мною возникает не только половина пышущего жаром омлета с нарезанным дольками солёным огурцом на обочине огромной тарелки, но и – невесть, откуда взявшаяся! – рюмка холодной водки, чуть взмокшая от осознания собственной значимости. «Ну, вот! – вскользь подумал я. – Сегодня можно не работать»… Впрочем, моя “работа” в то счастливое время заключалась в разыгрывании гамм, пассажей и этюдов на шестиструнной гитаре – и, учитывая пору летних каникул, была занятием сугубо добровольным. 
    …После третьей рюмки ледяной водки, заедаемой обжигающе-горячим омлетом и хрумким огурчиком (огурцы, очень вкусно засоленные, с чесноком, разными листьями и корешками, тесть всегда брал у одной и той же татарки на Владимирском рынке), я смог навести резкость на телевизор. Там опять транслировали футбольный матч (позже мы выяснили, что тогда как раз проходил очередной чемпионат мира по футболу). Очертя голову, носился по полю Марадона; свистели болельщики. Настроение улучшилось, а самочувствие сделалось просто-таки отменным. Тесть-Перун наблюдал за всеми трансформациями моей души и тела с доброй и понимающей улыбкой – так, должно быть, Творец взирал на первые шаги Адама.
    - Хорошо? – полувопросительно-полуутвердительно спросил он. И, не дожидаясь моего ответа, уверенно возгласил: - хорошо! – а затем, сменив интонацию на властный императив, добавил: - быстро за водкой! 
    Последнее, впрочем, относилось уже не ко мне, а к Уварову - приятелю со вчерашней попойки, слегка пришедшему в себя и наощупь добравшемуся до кухни. 
    - На вот, - сжалился тесть, протягивая товарищу рюмку и вилку с наколотым на неё огурцом. – И дуй за водярой! 
    Поймав вопросительный взгляд коллеги, в немой форме выражавший сильное недоумение – согласно вековой традиции, за водкой должен был бежать самый младший – тесть веско сообщил: 
    - Если бы не он, то я, по вашей милости, давил бы ночью «сабониса» в одиночку! - (Сама возможность того, что купленная по спекулятивной цене бутылка могла сохраниться в морозилке бок к боку с обязательной “неприкосновенно-опохмелочной”, отметалась тестем, как тяжкий бред). Тестеву другу (кажется, он преподавал в Университете философию) аргумент показался весомым: возражений, по крайней мере, не последовало. Затем история решила вновь повторить вчерашний день: возникла водка, появились люди, пришедшая Анна принялась готовить изощрённую трапезу… Как следует выпив и хорошо откушав, я отправился к себе в комнату. Трепетно возложив на диск проигрывателя пластинку, я собрался было прослушать Ре-мажорный концерт Паганини (оригинально, замечу в скобках, написанный в Ми-бемоль мажоре) в исполнении Виктора Третьякова – но сон сморил меня прежде, чем оркестр доиграл развёрнутое вступление.
    …Мне снились длинные и причудливые сны; в заключение одного из них невесть откуда возникший огромный зелёный дракон принялся трепать меня за плечо, призывая к жизни и обзывая «спящей красавицей»; при этом он больно обжигал меня палящими языками пламени, исходившими из его пасти. Очнувшись, я увидел тестя, склонившегося над моим диваном; то, что спросонья я принял за языки пламени, было всего лишь запахом крепкого перегара, исходившего от Вэвэ с интенсивностью паяльной лампы, стоило лишь ему открыть рот.
    - Эти козлы опять все отключились, - буднично сообщил он. – Пошли на кухню; поговорим…
    Предметом разговора являлась рослая, запотевшая бутылка «Московской Особой» с радовавшей глаз зелёной наклейкой. Разогнав остатки сна парой рюмок, я закурил и прислушался к тому, что говорил Вэвэ. Говорил же он на излюбленную тему интеллигентской прослойки на определённой стадии опьянения – то есть, подводил этически-морально-философскую базу под факт нашего постоянного пьянства. Я замечал и до моих встреч с тестем, и много раз после них, что – выпив определённое количество алкоголя (или пропьянствовав некоторое количество дней) – люди разных культурных слоёв, в совершенно разных компаниях, непременно начинали говорить на эту тему, и даже более того: приходили к удивительно схожим выводам и умозаключениям.
    - Понимаешь, даже будучи атеистами - (он почему-то любил характеризовать себя словом «атеист», причём не без некоторого эпатажа), - мы все гонимся за неким откровением! – говорил он. – Шаманы использовали курения и танцы до изнеможения; индейцы и папуасы – особые наркотические травы… А цель-то одна! Вот, стоит мне недопить, как я ощущаю, что я – никто и ничто; что меня, по большому счёту, никогда не было, нет, и вряд ли уже будет, понимаешь?!. Противное такое чувство, ужасно!.. - его передёрнуло. – Вместе с тем, стоит выпить нормально, как следует, как тут же приходит кайф – и мне кажется, что я – личность; что я был, есть и буду; более того: как будто я существую везде и сразу, во всех местах и во всех временах одномоментно… Что ты на это скажешь?
    - Думаю, э-э-э… - озадаченно помолчав, начал я. – Мне кажется, что хоть вы и считаете себя атеистом, но – хочется вам этого или нет – мы все, тем не менее, принадлежим Вечности, или Всемирному Разуму… Мы пьём водку в неосознанных, может быть, попытках приближения к Богу - или Абсолюту, называйте это, как хотите – и Он ненавязчиво являет вам свою сущность.
    - Так вот оно что!!! – (не знаю, почему, но мои слова вдруг глубоко поразили Вэвэ. Он задумался). - Ясно, - сказал он затем. - Вот это да!.. Я думал, что Бог лишь вокруг, и потому не верил… Но Бог и внутри нас!.. То есть, формулируя иначе, Бог – во мне, и, следовательно, я есть Бог!
    - Ну, да!.. – несколько сонно подтвердил я.
    - Вот я так и чувствовал всю свою жизнь, веришь?.. Чувствовал, но не осознавал… Это повод! – значительно сказал тесть, наполняя рюмки. – Ну-ка, давай!..
    Мы выпили. Начитанный Вэвэ, мощно хрустнув огурцом и заглотив кусок холодной картошки, обмакнутой в сметанно-чесночный соус, воодушевлённо продолжил:
    - Нет, ты даже не понимаешь!.. Бог есть я… То есть, именно отсюда и идёт всё многообразие античных богов – это как бы подгонка божественного начала под конкретные таланты определённого человека: коммерсанта, военачальника, поэта, философа… Ведь так?!. Бог есть я… - вновь медленно, с расстановкой проговорил он и налил ещё.
    - Кстати, когда вы будили меня сегодня утром, вы мне спросонья показались именно богом, - сказал я. 
    - Богом?! – вдруг поразился тесть.
    - Ну, да! Богом. Говоря конкретнее, Перуном. 
    - Перуном?! – тесть почему-то не переставал удивляться. – Позволь-ка… Это языческий бог? Чем он славен? – одновременно с вопросом Вэвэ поднял рюмку. Мы чокнулись и выпили вновь. 
    - Не знаю… - сказал я, запив водку клюквенным морсом. – Давно дело было… Почитай, веке в десятом… Вроде, как покровитель князьёв, дружин, и всё такое…
    - Погоди! – с прыткостью, не предполагаемой для столь значительной фигуры, тесть метнулся в библиотеку. Проскрипел паркет в коридоре; щёлкнул выключатель. «Вова, ты спать собираешься?..» – томно проворковала Анна, давно уже уснувшая на разложенном библиотечном диване. – «Отстань, дура!» – послышался голос тестя, затем вновь – щелчок выключателя, и Вэвэ возник в кухне с запылённым томиком словаря Даля в руке. 
    - «…В великой Руси мало осталось следов этого бога грома и молнии, грозы»… - принялся читать он. - «В Белоруссии более, там его описывают: черноволос, черноглаз, борода золотая»… - У меня ведь тоже золотая борода?!. – чуть смущённо, но с надеждой вопросил Вэвэ. Я подтвердил. – «В правой руке лук, в левой – колчан со стрелами… Он ездит по небу в колеснице, пускает огненные стрелы»… - Так это же русский Зевс!.. – почти закричал тесть.
    - Он и есть! – согласился я. 
    - Вот это да! – сказал Вэвэ, от волнения чуть не проливая водку. – Давай-ка, выпьем за это дело!.. – Мы выпили.
    - А ты знаешь, я всегда чувствовал себя Зевсом! – сообщил тесть после того, как мы закусили. – Или этим… как ты сказал… Перуном! Но вот осознанно почувствовать себя богом я смог только сегодня. Вот прямо сейчас. – Вэвэ выглядел окрылённым. Мы снова выпили по рюмке. Затем ещё. И так до тех пор, пока в бутылке с зелёной наклейкой не осталось ни капли. 
    - Ну, что ж!.. – С видом бога войны обозрев остатки пиршества на столе, молвил тесть. – Пора спать! Только… вот что я тебе скажу: о нашем сегодняшнем разговоре – никому не рассказывай, хорошо?!
    – Могила! – икнув, заверил я Вэвэ.
    Войдя к себе в комнату (строго говоря, это была детская – и, на детском диванчике в углу, в обычное время принадлежавшем младшей сестрёнке Насте, безмятежно похрапывал выпавший на определённом этапе из обоймы какой-то тестев товарищ, так и не сумевший нагнать скорый поезд дружеской попойки). Шаткой походкой подойдя к проигрывателю, я поставил звукосниматель на пластинку Первого концерта Паганини в исполнении Виктора Третьякова – но, не успел оркестр закончить развёрнутую экспозицию, как я уже провалился в глубокий сон. Там, во сне, мой тесть сновал над облаками в огромной и устрашающей золотой колеснице, время от времени посылая на землю ужасные молнии. Порою, поймав мой взгляд, он улыбался божественной улыбкой, ласковой и ужасающей одновременно, и рокотал божественным басом: «Только по-дружески советую, не говори больше никому об этом»!.. И – видит Бог, господа! – я поведал вам об этом лишь сегодня.
    …Утро наступало по-прежнему тяжело, но уже без налёта безысходности: выйдя из душа и облачившись в махровый тестев халат (знак высшего его расположения; сам он расхаживал в таком же), я вальяжно принимал знаки его внимания: ловко приготовленный и красиво поданный завтрак (к моменту нашего с Вэвэ пробуждения Анна уже всегда успевала навести на кухне идеальную чистоту и уйти на работу) и три (не больше!) рюмки водки. Ненавязчивым аккомпанементом служил утренний телевизионный показ футбольных сражений; опохмеляясь, мы благосклонно взирали, как крепко сложенные молодые люди изо всех сил носятся по зелёному полю, всеми силами стараясь завладеть мячом и отправить его во вражеские ворота. После этого отправлялся на работу и сам Вэвэ. Занятий в Университете не было, но тесть подрабатывал на студии документальных фильмов в качестве автора сценариев для учебных фильмов. Надо сказать, что эта синекура приносила ему доход гораздо больший, чем служба в Университете – соответственно, с водкой (равно, как и свининой и солёными огурцами с Владимирского рынка) проблем у нас никогда не возникало.
    Проводив тестя, я обычно отправлялся в библиотеку, где и предавался чтению. В то время моей духовной пищей служили переводы индийского эпоса – Махабхараты; говоря точнее, одной из его частей, «Божественной песни» - Бхагавадгиты. Набравшись сведений о деяниях разветвлённой и удивительно сложно взаимосвязанной фамилии индийских богов и полубогов, я отправлялся к себе в комнату, где добросовестно ставил звукосниматель на пластинку концерта Паганини в исполнении Виктора Третьякова. Звучала оркестровая экспозиция, и… – и я честно погружался в сон, набираясь сил перед очередными ночными посиделками с Вэвэ.
    К тому факту, что тесть мой является Перуном и Зевсом, мы больше как-то не обращались – хотя вуаль этого тайного знания постоянно накрывала нас, как только разговор на кухне заходил о Боге. Разговор же этот, после первой-второй бутылки (в зависимости от количества гостей), заходил всегда. 
    Здесь надо отметить, что снисходительно-покровительственное отношение приятелей тестя, бывших много меня старше, сменилось на безграничное уважение – аккурат с тех пор, как (на следующий вечер после наших с Вэвэ откровений) он, выпив как следует, вдруг объявил меня «теологом». То, что новоявленный “теолог” разглагольствует, главным образом, лишь об индийских божествах, никого почему-то не смущало. А Уваров, профессор философии с кафедры марксизма-ленинизма (кстати, совсем не стойкий к алкоголю и неизбежно «вырубавшийся» раньше всех - отчего с утра всегда был послан за водкой), стал прямо-таки заискивать передо мной. Как-то сама собой сложилась традиция, что каждый вечер я, как Шехерезада, рассказывал собутыльникам какую-нибудь историю из жизни богов, вычитанную днём – но, разумеется, мне хватало сообразительности делать вид, будто все эти байки известны мне с раннего детства…
    …Настал ещё один день, когда тесть вообще не пошёл на работу – и, начав пить с утра, мы предавались этому занятию весь день. К вечеру вновь заявились друзья-коллеги тестя. Очередная пьяная беседа шла своим чередом, и я уже почти досказал пьяным мужам, как высоконравственный князь Арджуна, в преддверии битвы на священном поле Куру с войском, где многие ратники были его родственниками и друзьями, в смятении и отчаянии обратился к другу-Богу Кришне, чтобы тот посоветовал, как избежать братоубийства. Тот, явившись, объясняет Арджуне, что человек не может быть убит другим человеком,  или сам кого-то убить,  потому что сразить можно тело,  но не бессмертную душу. И души тех, кто честно выполняет свой долг, кто сражается за справедливое дело, прямиком отправляются в Дэвачан, или, попросту говоря, рай. А вот душам тех, кто проявляет малодушие и трусость, или воюет с  неправедными  целями – ада не избежать... 
    Мне было приятно рассказывать; изрядно подвыпившие и насупившиеся профессора слушали меня внимательно. (Именно тогда я в первый раз подумал, что, возможно, подлинным моим призванием была бы работа воспитателя в детском саду). И лишь сильно уязвлённый марксист Уваров (видать, роль посыльного за водкой сильно щемила его самолюбие), постоянно лез с дурацкими комментариями. 
    - То есть, по сути, хвалёный этот ваш эпос оправдывает братоубийство; ведь так выходит? - неприятно хохотнул он, перебив меня в очередной раз. А я, господа, позволю себе заметить, не выношу неуважения - недопустимого, на мой взгляд, не только по отношению к человеку моложе вас, но и даже и к младенцу. Много позже в своей жизни именно по этой причине разошлись наши пути с одним моим другом-дирижёром; будучи лицом одной из кавказских национальностей, он довольно свободно трактовал принципы, завещанные дедами: так, «уважение к старшим» в его прочтении звучало, как «неуважение к младшим». Но это – реплика в сторону, как говорится. А на рассматриваемом отрезке моего земного существования я должен был выдать ответ распоясавшемуся марксистско-ленинскому теоретику, к чему я немедленно и приступил.
    - Для марксистов и материалистов я повторяю и суммирую, - начал я. Тесть одобрительно хмыкнул.
    - Арджуна должен был  выступить против того, кто захватил его престол и угнетал страну; борьба за освобождение народа и восстановление  порядка  и мира была его долгом. Но  многие любимые товарищи  и  друзья стояли по другую сторону поля битвы, надрывая сердце Арджуны мукой и сомнениями. Мог ли он убивать тех, кого любил и почитал; мог ли пренебречь узами родства? Справедливость должна быть соблюдена, иначе будет попран закон: но может ли быть безгрешным убийство? Ответ Кришны можно свести к следующему: не имей личного интереса в событии, но совершай долг - исполняй все свои обязанности без страсти или  желания, без гнева или  ненависти… И тогда ты сохранишь главное – внутреннюю свободу…
    - Да, да! - подтвердил Данилин, преподававший французский в Герценовском институте. - Для индусов главное - не обзаводиться земными привязанностями, потому что это как бы навешивает на тебя новые кармические связи, увеличивая срок жизни на земле…
    - Костя, а ведь это трудно, а?! – «подколол» тесть Данилина, недавно женившегося вторым браком.
    - Нет, Вова! Это как раз легко!.. - воодушевлённо возразил Данилин. - Иногда надо лишь задуматься… Вот, кто-то, может, и в курсе: мы с Танечкой поначалу, как ни прятались, всё же «засветились» на кафедре… Предстояло заседание кафедры за «аморалку»; неизбежный развод с Зоей, увольнение - ибо работать с ней под одной крышей я всё равно бы не смог… Мне казалось, что жизнь кончена!
    - А она, тем не менее, продолжается! - проговорил Вэвэ с нажимом и поднял рюмку. Все дружно выпили, а Данилин, ухарски утерев рот рукой, продолжил:
    - Да, жизнь кончена – думал я. И, перед советом кафедры, я пошёл в сквер с собакой в совершенно жутком настроении. А Рон резвился, играл, бегал за палкой… Я тогда подумал: вот, пёс сыт, гуляет с хозяином – и счастлив! Думаю, а что мне мешает быть счастливым?! Да ничего! Ни-че-го!!! Вся эта кафедра-хуяфедра?!. Да разве в этом – смысл жизни?!. У меня просто крылья за спиной выросли! И я пришёл на кафедру и сказал: вы вот все тут собрались, чтобы судить меня за аморальное поведение? За что? За то, что я люблю молодую, красивую женщину, и она меня любит?! Мы – прекрасные собеседники, отличные любовники; нам хорошо вместе… Скорее, говорю, уж ты, Синицкий (это завкафедрой) аморален – женившийся на богатой старухе, и в ожидании её смерти тешащийся с лаборантками! А я – после трудного объяснения с Зоей – не чувствую за собой ни малейшей вины; так уж вышло… - и пошёл к выходу.
    - А они? - заинтригованно спросил Добужаев, оператор со студии документальных фильмов.
    - Они молчали и таращили глаза, как рыбки в аквариуме! - хохотнул Данилин. - Но это ещё не всё… Такое у меня удивительное настроение было; но, уже почти дойдя до двери, я понял, что сказал не всё… Что какая-то вещь – не очень, может быть, и значительная – осталась не высказанной; а в такой ситуации надо говорить всё! И я вернулся.
    - И что же ты сказал? - поинтересовался  Уваров.
    - Я сказал… - помолчав в предвкушении эффектной концовки, улыбнулся интеллигентный Данилин. – Вы не поверите! Я сказал: «Да пошли вы все НА Х…Й!!!»
Раздался дружный хохот. Воцарилось веселье, и легендарная фраза Данилина была немедленно торжественно оглашена ещё раз – теперь уже в качестве тоста.
    - И с тех пор я живу совсем по-другому, - отсмеявшись, заключил Данилин. - Теперь я – простой преподаватель французского; но вместо мифической, из пальца высосанной научной карьеры, занимаюсь действительно полезным делом: учу студентов иностранному языку. И чувствую себя Богом, творящим собственную судьбу…
    - Великий поступок! Всего несколько слов правды, но…- подал голос Добужаев. - Решиться на такое… Литра не хватит! - эмоционально закончил он.
    - Недаром булгаковский Иешуа говорил, что правду говорить легко и приятно! - заметил тесть.
    - Ни хера подобного! - вскинулся литературный критик Топорков. - Попробуй, сообщи правду автору книжки бездарных стишков. Всю жизнь потом дерьма не оберёшься!
    - А может, это времена такие дикие наступили, что простое речение правдивых слов даётся огромным трудом; почти подвигом? – сведя брови к переносице, предположил Вэвэ.
    - Чтобы говорить правду было приятно и легко, наверное, и в самом деле нужно быть если не Богом, то уж его сыном, по крайней мере… - задумчиво произнёс впавший в лирическое настроение Добужаев.
    Мы выпили, не чокаясь. На всех внезапно накатило какое-то лирическое настроение - но оно тут же истаяло, когда уже почти дошедший до финальной своей кондиции марксист-философ Уваров начал формулировать очередной вопрос, сильно заплетающимся языком проговорив буквально следующее:
    - А вот, это… Гм… Необычайно интересно, что вот слово «Бог» непрерывно фигурирует в нашем разговоре, хотя все мы, безусловно, являемся атеистами... - но здесь его речь была грубо прервана тестевым рыком:
    - Ты тут за всех-то не «мыкай», материалист херов!
    - Вова, а разве ты – не атеист? - после короткого молчания оторопело спросил Уваров, прекрасно помнивший, с каким пафосом именно этим словом любил называть себя Вэвэ.
    - Я – Бог, мудила! – значительно сообщил тесть. – Перун. – (Добавил он после эффектной паузы). В кухне на какое-то время повисло молчание.
    - А… а в индийской мифологии Перун, верно, будет… этим, как его… Шивой? – дурашливо обратился ко мне Уваров, не нашедшийся, что сказать.
    - Сформулировать сие непросто… - откликнулся я, вдавливая окурок в переполненную пепельницу (надо ли говорить, что в пикировке с марксистско-ленинским философом я безоговорочно принял сторону тестя?!). - Думаю, что противоречия здесь нет: слово «Шива» имеет огромное количество значений, и одно из них – это название высшей ступени духовной эволюции человека, а также того, кто этой ступени достиг.
    - Хорошо сказал! – улыбнулся тесть и проворно разлил водку по рюмкам. Мы выпили. Неизвестно, почему, но марксист почувствовал себя задетым.
    - А каковы же другие значения этого замечательного слова, коли их так много? – назойливо поинтересовался он. 
     - Извольте! – сказал я и принялся перечислять: - Шива - это мужская составляющая всемирного космоса, высшее сознание человека, а также сила, которая разрушает пороки в процессе духовного совершенствования. В конце концов, Шива – это вечный океан Высшего Сознания, единый Бог…
     - Ой! – фальшиво изумился Уваров, – даже мы, христиане, не наделяли столькими добродетелями своих мифических божеств.
    - Позвольте! – веско сказал я. – Во-первых, слова «мы» и «христиане» вам не следует произносить слитно; в противном случае, руководству кафедры придётся вас немедленно уволить (при этих словах марксист, начинавший меня уже серьёзно раздражать, сильно побледнел). – Во-вторых, слова «мифическое божество» употреблены вами неверно: Шива - это вполне историческое лицо, один из основоположников Тантры и самой системы индийской йоги.
    - Ой-ой! – попытался улыбнуться Уваров, уже просто по инерции продолжая играть свою дурацкую роль. - Уж лучше христианство: Отец, Сын, и Дух Святой, хе-хе… Триединство, при котором Бог, чтобы не запутаться, всё-таки един…
    - Триединство есть и в Индии, - заметил я. - Шива - это один из трех главных богов индуистского пантеона; два других - Вишну и Брахман… - (тут мой взгляд упал на наполненные рюмки). – Я пью за триединство! – возгласил я. Мы выпили.
    - Ну, хорошо! – помолчав, Уваров вскинулся снова. – Вот, Вова, ты сказал, что являешься, э-э-э… Перуном. Применительно к нам, русакам, это что?..
    - Перун – это русский Зевс! – багровея, молвил тесть (отступать ему было некуда).
    - Ах, Зе-е-вс… - протянул марксист. – Это который молнии мечет, и громы? Вот посмотреть бы, как ты это делаешь!..
    - Проще простого! – зловеще произнёс Вэвэ. После чего, стремительно схватив со стола заиндевевшую бутылку водки, только что извлечённую из морозилки, он с размаху врезал ею марксисту по голове. Бутылка разбилась с оглушительным звоном; водка, мешаясь с кровью, хлынула на грудь и плечи философа, враз обмякшего на стуле. Длинная и жидкая прядь волос, безуспешно маскировавшая лысину, жалкой тряпицей накрыла его лицо. Возник некоторый переполох; друзья поволокли марксиста на кровать; Анна помчалась в ванную на поиски перекиси водорода. Мы с тестем остались на кухне одни. Подойдя к холодильнику, он достал новую бутылку (на сей раз ею оказалась «Посольская»), и, откупорив её, налил мне и себе.
    - Погорячился я, наверное… - вздохнул Вэвэ, целясь вилкой в скользкий гриб на дне широкой банки. - Я был неправ? – спросил он меня, закусив.
    - Почему же? – возразил я. – Между прочим, Шива является ещё и Силой, разрушающей Вселенную в конце ее существования…
    - Да, конечно… - вздохнул тесть; на лице его читались явные муки совести. – Но столько водки пролить впустую… - Он покачал головой и вновь наполнил рюмки. Мы чокнулись. – Знаешь, - поморщившись и не закусывая, задумчиво сказал Вэвэ, - иногда очень трудно быть Богом…
    На кухню стянулись собутыльники; обработав ссадину на голове марксиста и заклеив её пластырем, они оставили профессора почивать в покое.
    – Вот что значит: марксист! – удивлённо констатировал Добужаев. – У другого бы череп вдребезги, а Уваров ссадиной да парой порезов отделался…
    – Марксизм здесь ни при чём! – ухмыльнувшись, сообщил Мокеев, молчаливый доцент физфака. – Законы физики: пустая бутылка проламывает череп и остаётся целой; полная разбивается, практически не принося вреда…
    – Это вы на лабораторном практикуме изучаете? – игриво поинтересовался Данилин. 
    - Ребята! Мне стыдно!.. - сказал тесть, разлив водку по рюмкам.
    - Вова! - проникновенно сказал Добужаев, - клянусь! Если бы ты этого не сделал, то в следующую же секунду это сделал бы я!
    - Ты исполнил свой долг! - веско добавил Мокеев. – Теперь кончай внешние привязанности, обретай внутреннюю свободу - и не тренди!
Мы выпили; веселье шло по нарастающей. «Бывает так, что все думают, и все хотят, - вещал Данилин. - Но лишь один - делает. Для этого, действительно, нужно быть Богом»!

    …К хорошему привыкаешь быстро – к сожалению, не менее быстро всё хорошее и заканчивается. Замечательная наша жизнь продолжалась ровно месяц...
Однажды, когда обёрнутые, по традиции, в махровые халаты, мы с тестем сидели на кухне перед телевизором, наблюдая за жизнедеятельностью спортивных организмов в разноцветных майках, без устали перемещавшихся по аккуратно выкошенной травке футбольного поля, и одновременно трепетно прислушиваясь к движениям скрытых токов энергии внутри собственных тел, только что впитавших по первой рюмке водки, вдруг загрохотал замок во входной двери; с визгом петель она широко отпахнулась – и, в шуме обрушиваемых на пол чемоданов и корзин, в кухне возникла тёща, а за ней, с выкриками и повизгиваниями – три её неравновеликие дочери, с энтузиазмом расцеловавшие отца. «А вы тут времени даром не теряли!» – с мрачным выражением на лице проговорила тёща, обозрев стройные шеренги пустых бутылок (занимавших к тому времени почти всю свободную площадь кухни). – «Привет!» – тем временем сказала девица, являвшаяся моею официальной женой. Сегодня на этой кухне она выглядела ужасным недоразумением. – «Здравствуй, Таня!» – вежливо сказал я.
    - Ну, у вас теперь, поди, медовый месяц должен начаться? – игриво предположила тёща; она всё ещё пыталась генерировать этакую безудержную радость.
    - Знаешь, Тася, - с тяжелейшим вздохом произнёс тесть, глядя на неё, как профессор – на студента-«середнячка», со смесью лёгкого презрения и жалости. – Так уж вышло, что у нас с Кириллом, в наших брачных биографиях, медовый месяц проходил одновременно… - Вэвэ ещё раз вздохнул и крепко потянулся, встав со стула, после чего отрешённо выглянул в окно и буднично довершил: - и вот сегодня, как раз, он и закончился…

*   *   *   *

(C) Copyright Kirill Veselago. All rights reserved 
    Все права на текст принадлежат автору, Кириллу Веселаго. Любое воспроизведение ни в полном, ни во фрагментарном виде без  согласия с автором запрещено и защищается международными законами и
соответствующими законами РФ

Ваше мнение об этом рассказе?


Ещё почитать!

 На главную страницу

 Гостевая книга

 



Hosted by uCoz