ОДИН ДЕНЬ В ПАРИЖЕ(РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РАССКАЗ)
... - А как вы думаете: с тех пор, как вы не виделись, она имела какие-нибудь сведения о вас? - спросил Павел Христофорович. - Не знаю... - вздохнул Сергей Аркадьевич. - Я же вам рассказывал, как мы расстались... Она была, э-э-э... как бы это сказать... словно больная; создавалось впечатление, что она - уж не знаю, почему - страшно меня боялась... Да и себя саму, пожалуй, не меньше!.. Хотя я все время, очень долго ждал: что вот, вдруг сегодня, наконец, зазвонит телефон... Да и до сих пор жду; особенно по ночам... - он прерывисто вздохнул и умолк; какое-то время шли в молчании. Hесколько легкомысленно, как школьники, с нарочитым шумом вороша груды листьев под ногами, Сергей Аркадьевич и Павел Христофорович прогуливались по Елисейским полям. Познакомились они лет этак около пятнадцати назад, будучи в возрасте, как говорится, достаточно зрелом. Но, невзирая на широко распространенное и не лишенное справедливости мнение, что подружиться в таком возрасте уже невозможно, Сергей Аркадьевич и Павел Христофорович вскоре сошлись довольно близко. Этому, конечно, способствовали и роднивший их опыт послевоенного детства, и наличие общей и пламенной страсти: любви к путешествиям. И пусть Павел Христофорович мог не появляться на горизонте долгими месяцами, лишь изредка позванивая по телефону (а слышимость при этом часто была такая, как будто звонил он, по меньшей мере, откуда-то из преисподней) - Сергей Аркадьевич знал, что чуть раньше или позже, но в рождественскую неделю его приятель обязательно возникнет, уже готовый к новому путешествию. Главной же причиной их дружбы, наверное, стало все-таки то обстоятельство, что они оказались просто приятными собеседниками, готовыми не только бесконечно спорить (или соглашаться) по самым разным вопросам, но и подолгу выслушивать друг друга. - ...Я думаю, что она... э-э-э... "простила" меня, - прервал молчание Сергей Аркадьевич. - Вы знаете, наверное, что для женщины значит "простить"? Она вам говорит примерно следующее: "Да, я была неправа, но я так страдала из-за этого, что страданиями этими свою вину искупила давно и исчерпывающе..." - и после этого она вас "прощает", то есть забывает целиком и полностью - и, вычеркнутый из памяти и сердца, вы уже никогда больше не омрачите ее сознание даже простым фактом собственного существования: вы прощены, следовательно - забыты... - Я последнее время все чаще думаю о том, что одна из основных, наверное, человеческих черт заключается в том, что мы часто не можем простить другим тех поступков, которых не считали и мало-мальски серьезным прегрешением, коль доводилось нечто схожее совершать самим... - заговорил Павел Христофорович. - Но мысль при этом работает как-то на удивление комфортно, и собственные неблаговидные акции всегда заранее предваряются пространными индульгенциями типа: "если бы он не..., то я ни за что..."; "Теперь я просто вынужден..." или: "А я ведь к нему так отнесся поначалу!.." - ну, и так далее. Есть, знаете, у нас в укромных чуланчиках души такие надежные, всегда готовые к использованию заготовочки. И более всего душа возмущается тогда, когда кто-нибудь долго не может простить нам малодушия, подлости или предательства. Человек склонен к быстрому самопрощению - и тех, кто хоть чуть-чуть не укладывается в угодные нам для традиционного "забудем!" сроки, мы (совершенно, между прочим, естественным образом) быстро записываем в подлецы. - Быть может, это всего лишь психофизиологическая, так сказать, особенность всего рода человеческого? - задумчиво произнес Сергей Аркадьевич, слегка улыбнувшись. - Просто, знаете... ну, проявление некоего инстинкта самосохранения души; этакое причудливое опекание сознания собственной правоты и благородства... Ведь подобная работа мысли - мыслишки! - идет подсознательно, и грязноватые капли собственной подлости всегда растворены для нас в приторном сиропе нашей же добродетели... - Да, да! Вполне вероятно! - живо откликнулся Павел Христофорович. - Пылкий рассудок всегда подводит под собственные гадости фундамент из (конечно же, не нашей, но чьей-то!) подлости... И чьи-то - пускай, действительно, не самые благородные поступки - мы вспоминаем куда охотнее, нежели что-нибудь хорошее; человек порой собирает, как в копилку, малейшие проявления несправедливости по отношению к себе с большим рвением, чем что-либо другое... Все же нам ужасно не хватает - великодушия. Так называемое подсознание (любимая игрушка психотерапевтов!) - это гадкий, злобный и недалекий пролетарий, люто ненавидящий все проявления благородства и красоты. Именно подсознание овладевает массой людей, из безобидного недоброго карлика мгновенно превращаясь в могучего и страшного Духа толпы. И любая нация, любой народ, в каком угодно историческом промежутке всегда внутренне готов (если только втайне не мечтает) распять своего Христа... Друзья вновь замолчали, глубоко уйдя в собственные раздумья, и не скоро вернулись к действительности. Действительность застала их на залитой солнцем площади Бастилии. Направившись к кафе, что наискосок от театра, они сменили тему разговора. - Что с утречка поделывали? - поинтересовался Павел Христофорович, как только они пристроились за столик, стоявший у стены под угловым тентом. - Да... Можно сказать, ничего! - неопределенно протянул Сергей Аркадьевич. - Прогулялся по Сене; заглянул в Латинский квартал... А вы? - А я почти и не гулял... Все мыслям своим разным предавался... Да, оно и лучше - не гулять-то; Париж - Парижем, но вот парижан, да и вообще французов, я последнее время просто не переношу!.. - Совершенно с вами согласен! - горячо откликнулся Сергей Аркадьевич. - Мочатся прямо на улицах, пакостят елико возможно, и создается впечатление, что они просто преисполнены решимости превратить Париж в руины в рекордно короткие сроки!.. Да и вообще: что могут французы? Эта нездоровая нация, гораздая на революции и, в то же время, неспособная даже к рок-музыке: вас это не настораживало?.. Нет?.. Вы, разумеется, наверняка обратили внимание, что во всех кафе столики у них развернуты так, как будто они сидят в театре, обозревая идущий мимо народ. Могут вот так часами сидеть и глазеть в безделии. Они даже в оперу только глазеть и приходят: ведь именно из Парижа пошла знаменитая традиция "Гранд-опера" - пышно-безвкусного шоу с обязательными балетными вставками... - А, кстати говоря, лучше всех в жанре "гранд-опера" все равно Мейербер писал! - оживился Павел Христофорович. - Он ведь просто заткнул всех французишек за пояс!... Я представляю, как он тайно упивался, должно быть, своею властью над этими "ценителями", бесстыдно вставляя в свои опусы пустовато-громкие места, в которых смысла - да и красоты! - куда меньше, чем в драном хвосте захудалого павлина... - Да, и если бы не служба в Париже, как знать? - Мейербер сейчас был, возможно, одним из самых замечательных композиторов прошлого... - откликнулся Сергей Аркадьевич. - Что делать: тяга к деньгам и славе оказалась сильнее... - А может, и правильно? - лукаво улыбнулся Павел Христофорович. - Человек пожил всласть, ни в чем себе не отказывая. Ну, одним великим композитором меньше: так во Франции и без него этого добра достаточно: Дебюсси, Форе, Равель; представители "галантного стиля", чуть более самобытные, хотя и вполне вторичные - Куперен, скажем, Рамо... Тем временем к беседующим порхающей походкой приблизился официант с напомаженной прической и золотым колечком в ухе. Сергей Аркадьевич попросил мартини с содовой; Павел Христофорович заказал водку. Приняв заказ, официант быстро удалился, широко помахивая бедрами. Друзья проводили его долгим взглядом. Сергей Аркадьевич первым возобновил беседу: - ..."Ах, французы так галантны!.." - частенько восклицают советские дамы, начитавшись нафталиновых романов; - вновь заговорил он. - Это эти-то смазливые придурки! В чем же, интересно, проявляется их галантность? В том, что тупо приговаривая: "Ах, как вы красивы!", устремляются вслед за каждой юбкой на улице?!.. Не знаю, как вам, но мне во французах всегда недоставало мужественности: и за примером можно вновь обратиться к творчеству тех же Дебюсси или Равеля... Да хоть бы одну войну выиграли: только однажды, благодаря амбициям недоношенного коротышки Бонапарта, высветились на мировой сцене - и то лишь до тех пор, пока на русских не напоролись... Вся нация - паштет гусиный!.. Павел Христофорович улыбался, блаженно щурясь на солнце, и не возражал. Допив свои аперитивы, друзья отправились пошататься по Парижу, неспешно и бесцельно, благо погода это позволяла. На Пляс де Конкорд Павел Христофорович, вот уже много лет завтракавший лишь крепким кофе, скормил голубям сэкономленный с гостиничного завтрака круассан. Возле Нотр-Дам де Пари друзья, задрав головы и придерживая шляпы, принялись разглядывать знаменитых химер. - Странная традиция какая-то! - задумчиво молвил Сергей Аркадьевич. - Украшать храм Божий всякой отвратительной нечистью... Я понимаю: ангелы! Но вот взгляните на ту, например: то ли змея, то ли ящерица... Вроде и крылья есть - но никакого шарма; а уж до ангелов им также далеко, как... - и он даже не нашелся, что сказать. - Кстати, об ангелах, - охотно подхватил тему Павел Христофорович. - Вы знаете, что в Индии их называли небесными нимфами, а в Персии - феями... Но там они, между прочим, обучали эротическим наслаждениям (прошу, заметьте!) обитателей рая. А ведь у нас, христиан, эротические наслаждения ассоциируются исключительно с жизнью земной!.. Хотя, с другой стороны, называть возлюбленных "мой ангел" всегда было в русской традиции... - Но мне сдается, что больше все-таки подразумевалась духовная, так сказать, сторона любви... Мне как-то ближе христианская точка зрения, усматривающая в ангелах чисто духовное начало. - Не говорите! И уж конечно, не столь агрессивный лик, как у древнегерманских Валькирий!.. - Ну, однозначно сказать здесь все-таки трудно: вспомните могучих посланцев Иеговы: ведь именно эти посланники Неба, косившие солдат огненными лучами, уничтожили Содом и Гоморру! - он неожиданно рассмеялся: - и как их нехватает сейчас, когда земля просто стонет от содомии и какого-то жуткого и разнузданного парада извращенцев! В нашей жизни, дорогой мой, Сатана уж испокон веков правит бал... - А разве это плохо?! - невинно удивился Павел Христофорович и лукаво приподнял бровь: - если вы помните, Люцифер был одним из самых могущественных ангелов. Его называли не иначе, как "Прекрасным сыном Утренней зари"; ведь Господь сотворил его с восходом солнца - когда как до Адама у Всевышнего руки дошли только на шестой день... Они помолчали. Солнце сияло как-то совершенно по-летнему, и потому облетевшая листва, в изобилии шуршавшая под ногами, выглядела здесь, на Елисейских полях, странным театральным реквизитом. - И все же это странно... - прервал молчание Сергей Аркадьевич. - Люцифера сотворил Господь... Как будто он нуждался в некоем конфликте; как будто добро просто обязано пройти через горнило борьбы со злом... - И заметьте: Люцифер был изгнан из рая на землю лишь после того, как отказался почитать первого человека, Адама, как повелевал Господь. Страшная ирония: быть может, Люцифер был первым, кто несправедливо пострадал за инакомыслие?!. - Да ну, вы уж скажете... - полушутя-полуиспуганно откликнулся Сергей Аркадьевич. Скитаясь без цели и без направления, друзья вновь каким-то образом вышли к Сене. Постояли. Сергей Аркадьевич выкурил сигаретку "Паризьен". - А ведь у нас с вами, Павлуша, пожалуй что нет своего ангела-хранителя? - грустно спросил он. - Это совершенно ни к чему! Давайте не будем об этом... - глухо откликнулся Павел Христофорович. - Что, возвращаемся? - вновь вопросил приятель. - Да, пожалуй: время, к сожалению, диктует свои условия... Опершись на деревянные подлокотники, Сергей Аркадьевич, часто моргая и озираясь, тяжело поднялся из старого потертого кресла, нашаривая ногами шлепанцы. - В следующий раз - в Аргентину! - стараясь казаться бодрым, возгласил он, поправляя свой старенький халат. - Анна Дмитриевна принесла чудную книгу: "Четыре времени года в Буэнос-Айресе"! Прекрасно издана; очень много роскошных иллюстраций... - Я согласен! - ответил Павел Христофорович, протискиваясь сквозь крохотную прихожую "хрущевской" девятиэтажки. - И не забудьте в Собес насчет пенсии сходить: блокадную надбавку вам теперь точно дадут, я узнал... Постояв у двери до тех пор, пока шаркание шагов товарища, спускавшегося пешком (лифт не работал), не отчеркнул дверной хлопок с хорошо знакомым лязгом пружины, Сергей Аркадьевич, ощутив какое-то покалывание в области сердца, присел на пуфик в прихожей - где и просидел довольно долго, потирая левой рукой ребра и тяжело дыша. А Павел Христофорович, поглаживая свою бородку клинышком и о чем-то беспечно раздумывая, минут десять прошагал по скрипучему снежку, рассмеялся над кошкой, при виде его почему-то вздыбившейся и отчаянно зашипевшей, после чего забубнил себе под нос какой-то бравурный мотивчик из Гуно - и плавно растворился в морозном воздухе. XII 1995 - III 1996.
© Copyright Kirill
Veselago, 1995. All rights reserved
Все права на текст принадлежат автору, Кириллу Веселаго. Любое воспроизведение ни в полном, ни во фрагментарном виде без согласия с автором запрещено и защищается международными законами и соответствующими законами РФ  Ещё почитать!
|
